Неточные совпадения
Но мы стали говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все
время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он ни в каком случае не должен ссориться
с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди — это не безделица.
Да, у Краснова руки были странные, они все
время, непрерывно, по-змеиному гибко двигались, как будто не имея костей от плеч до пальцев. Двигались как бы нерешительно, слепо, но пальцы цепко и безошибочно ловили все, что им нужно было: стакан вина, бисквит, чайную ложку. Движения этих рук значительно усиливали неприятное впечатление
рассказа. На слова Юрина Краснов не обратил внимания; покачивая стакан, глядя невидимыми глазами на игру огня в красном вине, он продолжал все так же вполголоса,
с трудом...
Он
с юношескою впечатлительностью вслушивался в
рассказы отца и товарищей его о разных гражданских и уголовных делах, о любопытных случаях, которые проходили через руки всех этих подьячих старого
времени.
Чай он пил
с ромом, за ужином опять пил мадеру, и когда все гости ушли домой, а Вера
с Марфенькой по своим комнатам, Опенкин все еще томил Бережкову
рассказами о прежнем житье-бытье в городе, о многих стариках, которых все забыли, кроме его, о разных событиях доброго старого
времени, наконец, о своих домашних несчастиях, и все прихлебывал холодный чай
с ромом или просил рюмочку мадеры.
Он
с наслаждением и завистью припоминал анекдоты
времен революции, как один знатный повеса разбил там чашку в магазине и в ответ на упреки купца перебил и переломал еще множество вещей и заплатил за весь магазин; как другой перекупил у короля дачу и подарил танцовщице. Оканчивал он
рассказы вздохом сожаления о прошлом.
Нехлюдов посидел несколько
времени с стариком, который рассказал ему про себя, что он печник, 53 года работает и склал на своем веку печей что и счету нет, а теперь собирается отдохнуть, да всё некогда. Был вот в городе, поставил ребят на дело, а теперь едет в деревню домашних проведать. Выслушав
рассказ старика, Нехлюдов встал и пошел на то место, которое берег для него Тарас.
Рассказчик остановился. Иван все
время слушал его в мертвенном молчании, не шевелясь, не спуская
с него глаз. Смердяков же, рассказывая, лишь изредка на него поглядывал, но больше косился в сторону. Кончив
рассказ, он видимо сам взволновался и тяжело переводил дух. На лице его показался пот. Нельзя было, однако, угадать, чувствует ли он раскаяние или что.
Безучастная строгость устремленных пристально на него, во
время рассказа, взглядов следователя и особенно прокурора смутила его наконец довольно сильно: «Этот мальчик Николай Парфенович,
с которым я еще всего только несколько дней тому говорил глупости про женщин, и этот больной прокурор не стоят того, чтоб я им это рассказывал, — грустно мелькнуло у него в уме, — позор!
Многие охотники рассказывают о том, что они били медведя без всякого страха, и выставляют при этом только комичные стороны охоты. По
рассказу одних, медведь убегает после выстрела; другие говорят, что он становится на задние лапы и идет навстречу охотнику, и что в это
время в него можно влепить несколько пуль. Дерсу не соглашался
с этим. Слушая такие
рассказы, он сердился, плевался, но никогда не вступал в пререкания.
И действительно, она порадовалась; он не отходил от нее ни на минуту, кроме тех часов, которые должен был проводить в гошпитале и Академии; так прожила она около месяца, и все
время были они вместе, и сколько было
рассказов,
рассказов обо всем, что было
с каждым во
время разлуки, и еще больше было воспоминаний о прежней жизни вместе, и сколько было удовольствий: они гуляли вместе, он нанял коляску, и они каждый день целый вечер ездили по окрестностям Петербурга и восхищались ими; человеку так мила природа, что даже этою жалкою, презренною, хоть и стоившею миллионы и десятки миллионов, природою петербургских окрестностей радуются люди; они читали, они играли в дурачки, они играли в лото, она даже стала учиться играть в шахматы, как будто имела
время выучиться.
В то
время больших домов,
с несколькими квартирами, в Москве почти не было, а переулки были сплошь застроены небольшими деревянными домами, принадлежавшими дворянам средней руки (об них только и идет речь в настоящем
рассказе, потому что так называемая грибоедовская Москва, в которой преимущественно фигурировал высший московский круг, мне совершенно неизвестна, хотя несомненно, что в нравственном и умственном смысле она очень мало разнилась от Москвы, описываемой мною).
По
временам он заходил вечером в девичью (разумеется, в отсутствие матушки, когда больше досуга было), садился где-нибудь
с краю на ларе и слушал
рассказы Аннушки о подвижниках первых
времен христианства.
В прошлом столетии, в восьмидесятых годах я встречался
с людьми, помнившими
рассказы этого старика масона, в былые
времена тоже члена Английского клуба, который много рассказывал о доме поэта М. М. Хераскова.
По его
рассказу, жена у него была красавица и он очень любил ее, но как-то раз, повздорив
с ней, он поклялся перед образом, что убьет ее, и
с этого
времени до самого убийства какая-то невидимая сила не переставала шептать ему на ухо: «Убей, убей!» До суда он сидел в больнице св.
Мальчик смеялся, слушая эти описания, и забывал на
время о своих тяжелых попытках понять
рассказы матери. Но все же эти
рассказы привлекали его сильнее, и он предпочитал обращаться
с расспросами к ней, а не к дяде Максиму.
Случился странный анекдот
с одним из отпрысков миновавшего помещичьего нашего барства (de profundis!), из тех, впрочем, отпрысков, которых еще деды проигрались окончательно на рулетках, отцы принуждены были служить в юнкерах и поручиках и, по обыкновению, умирали под судом за какой-нибудь невинный прочет в казенной сумме, а дети которых, подобно герою нашего
рассказа, или растут идиотами, или попадаются даже в уголовных делах, за что, впрочем, в видах назидания и исправления, оправдываются присяжными; или, наконец, кончают тем, что отпускают один из тех анекдотов, которые дивят публику и позорят и без того уже довольно зазорное
время наше.
Происходило это уже почти пред самым вторичным появлением нашего героя на сцену нашего
рассказа. К этому
времени, судя на взгляд, бедного князя Мышкина уже совершенно успели в Петербурге забыть. Если б он теперь вдруг явился между знавшими его, то как бы
с неба упал. А между тем мы все-таки сообщим еще один факт и тем самым закончим наше введение.
Спасибо тебе, милый друг Тони, за твои строки:
с удовольствием прочел твой
рассказ, из которого вижу, что ты проводишь
время с пользою и приятностию. Познакомь меня
с новым твоим наставником и уверь его, что я сердечно благодарен ему за все попечения об тебе. Ты должен стараться в этот последний год хорошенько приготовиться к экзамену, чтобы при поступлении в училище получить полные баллы.
Как скоро весть об этом событии дошла до нас, опять на несколько
времени опустел наш дом: все сбегали посмотреть утопленника и все воротились
с такими страшными и подробными
рассказами, что я не спал почти всю ночь, воображая себе старого мельника, дрожа и обливаясь холодным потом.
Видно было, что ее мамашане раз говорила
с своей маленькой Нелли о своих прежних счастливых днях, сидя в своем угле, в подвале, обнимая и целуя свою девочку (все, что у ней осталось отрадного в жизни) и плача над ней, а в то же
время и не подозревая,
с какою силою отзовутся эти
рассказы ее в болезненно впечатлительном и рано развившемся сердце больного ребенка.
Причем называют его general и слушают его
рассказы о том, как он был однажды сослан на каторгу, как его секли кнутом, как он
с каторги бежал к бурятам, dans les steppes, [в степи] долгое
время исправлял у них должность шамана, оттуда бежал — в Китай… et me voila a Paris. [и вот я в Париже]
В своем мучительном уединении бедный герой мой, как нарочно, припоминал блаженное
время своей болезни в уездном городке; еще
с раннего утра обыкновенно являлся к нему Петр Михайлыч и придумывал всевозможные
рассказы, чтоб только развлечь его; потом, уходя домой, говорил, как бы сквозь зубы: «После обеда, я думаю, Настя зайдет», — и она действительно приходила; а теперь сотни прелестнейших женщин, может быть, проносятся в красивых экипажах мимо его квартиры, и хоть бы одна даже взглянула на его темные и грязные окна!
Чувство это в продолжение 3-месячного странствования по станциям, на которых почти везде надо было ждать и встречать едущих из Севастополя офицеров,
с ужасными
рассказами, постоянно увеличивалось и наконец довело до того бедного офицера, что из героя, готового на самые отчаянные предприятия, каким он воображал себя в П., в Дуванкòй он был жалким трусом и, съехавшись месяц тому назад
с молодежью, едущей из корпуса, он старался ехать как можно тише, считая эти дни последними в своей жизни, на каждой станции разбирал кровать, погребец, составлял партию в преферанс, на жалобную книгу смотрел как на препровождение
времени и радовался, когда лошадей ему не давали.
В это
время в «Развлечении» печатал много своих
рассказов расправлявший могучие крылья А.П. Чехов. Присылали в журнал свои повести и
рассказы маститый поэт А.Н. Плещеев,
С.Н. Терпигорев (Атава), Н.Н. Златовратский, драматург П.М. Невежин, сотрудничали в нем Д.Д. Минаев, Вас. И. Немирович-Данченко, А. Грузинский (Лазарев), Л.И. Пальмин и др.
В 80-х годах при «Новом
времени» стало выходить каждую субботу иллюстрированное литературное приложение. Кроме того, по субботам же печатались
рассказы и в тексте газеты. Участвовали поэты, ученые и беллетристы, в том числе А.П. Чехов, печатавший свои
рассказы четыре раза в месяц. Он предложил мне чередоваться
с ним.
В вечер, о котором идет
рассказ, шла оперетка «Птички певчие»
с участием лучшей опереточной певицы того
времени Ц.А. Раичевой. Губернатора играл Далматов, Пиколло — Печорин, я — полицмейстера. Сбор неполный, но недурной.
Это было внезапное напряжение умственных сил, которое, конечно, — и это
с тоской предвидела Софья Матвеевна во всё
время его
рассказа, — должно было отозваться тотчас же потом чрезвычайным упадком сил в его уже расстроенном организме.
Повторю, эти слухи только мелькнули и исчезли бесследно, до
времени, при первом появлении Николая Всеволодовича; но замечу, что причиной многих слухов было отчасти несколько кратких, но злобных слов, неясно и отрывисто произнесенных в клубе недавно возвратившимся из Петербурга отставным капитаном гвардии Артемием Павловичем Гагановым, весьма крупным помещиком нашей губернии и уезда, столичным светским человеком и сыном покойного Павла Павловича Гаганова, того самого почтенного старшины,
с которым Николай Всеволодович имел, четыре
с лишком года тому назад, то необычайное по своей грубости и внезапности столкновение, о котором я уже упоминал прежде, в начале моего
рассказа.
В настоящее
время она предполагала развить это дело на более серьезную и широкую руку, и сначала оно у нее пошло очень недурно: во-первых, Миропа Дмитриевна недополучила
с лица, купившего у нее дом, двух тысяч рублей и оставила ему эту сумму за двадцать процентов в год под закладную на самый дом, и невдолге после того ей открылась весьма крупная и выгодная операция, которой предшествовала маленькая сцена в кофейной Печкина, каковую мне необходимо для ясности
рассказа описать.
Он произнес эту вступительную речь
с таким волнением, что под конец голос его пресекся. Грустно понурив голову, высматривал он одним глазком, не чешутся ли у кого из присутствующих руки, дабы немедленно предъявить иск о вознаграждении по таксе. Но мы хотя и сознавали, что теперь самое
время для"нанесения", однако так были взволнованы
рассказом о свойственных вольнонаемному редактору бедствиях, что отложили выполнение этого подвига до более благоприятного
времени.
С этим поручиком Жеребятниковым я познакомился еще в первое
время моего лежанья в больнице, разумеется из арестантских
рассказов.
Захария во все
время этого
рассказа ходил тою же подпрыгивающею походкой и лишь только на секунду приостанавливался, по
временам устранял со своего пути то одну, то другую из шнырявших по комнате белокурых головок, да когда дьякон совсем кончил, то он при самом последнем слове его
рассказа, закусив губами кончик бороды, проронил внушительное: «Да-с, да, да, да, однако ничего».
Время шло, и снова возникла скука, хотелось идти в люди, беседовать
с ними. Он пробовал разговаривать
с Шакиром, — татарин слушал его
рассказы о Тиунове, о городе, молча вздыхал, и выцветшие, начинавшие слезиться глаза его опускались.
Заканчивая свои
рассказы о «помпадурах», —
рассказы, к сожалению, не исчерпывающие и сотой доли помпадурской деятельности, — я считаю, что будет уместно познакомить читателей
с теми впечатлениями, которые производили мои герои на некоторых знатных иностранцев, в разное
время посещавших Россию.
— Полюбились дедушке моему такие
рассказы; и хотя он был человек самой строгой справедливости и ему не нравилось надуванье добродушных башкирцев, но он рассудил, что не дело дурно, а способ его исполнения, и что, поступя честно, можно купить обширную землю за сходную плату, что можно перевесть туда половину родовых своих крестьян и переехать самому
с семейством, то есть достигнуть главной цели своего намерения; ибо
с некоторого
времени до того надоели ему беспрестанные ссоры
с мелкопоместными своими родственниками за общее владение землей, что бросить свое родимое пепелище, гнездо своих дедов и прадедов, сделалось любимою его мыслию, единственным путем к спокойной жизни, которую он, человек уже не молодой, предпочитал всему.
В увлечении я хотел было заговорить о Фрези Грант, и мне показалось, что в нервном блеске устремленных на меня глаз и бессознательном движении руки, легшей на край стола концами пальцев, есть внутреннее благоприятное указание, что
рассказ о ночи на лодке теперь будет уместен. Я вспомнил, что нельзя говорить,
с болью подумав: «Почему?» В то же
время я понимал, почему, но отгонял понимание. Оно еще было пока лишено слов.
«Полесье… глушь… лоно природы… простые нравы… первобытные натуры, — думал я, сидя в вагоне, — совсем незнакомый мне народ, со странными обычаями, своеобразным языком… и уж, наверно, какое множество поэтических легенд, преданий и песен!» А я в то
время (рассказывать, так все рассказывать) уже успел тиснуть в одной маленькой газетке
рассказ с двумя убийствами и одним самоубийством и знал теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы.
Лунёв слушал и молчал. Он почему-то жалел Кирика, жалел, не отдавая себе отчёта, за что именно жаль ему этого толстого и недалёкого парня? И в то же
время почти всегда ему хотелось смеяться при виде Автономова. Он не верил
рассказам Кирика об его деревенских похождениях: ему казалось, что Кирик хвастает, говорит
с чужих слов. А находясь в дурном настроении, он, слушая речи его, думал...
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего
рассказа она думала, что князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со
временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе
с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
Ольгу ждут в гостиной, Борис Петрович сердится; его гость поминутно наливает себе в кружку и затягивает плясовую песню… наконец она взошла: в малиновом сарафане,
с богатой повязкой; ее темная коса упадала между плечьми до половины спины; круглота, белизна ее шеи были удивительны; а маленькая ножка, показываясь по
временам, обещала тайные совершенства, которых ищут молодые люди, глядя на женщину как на орудие своих удовольствий; впрочем маленькая ножка имеет еще другое значение, которое я бы открыл вам, если б не боялся слишком удалиться от своего
рассказа.
Тогда я молчал, понимая, что нужно возражать не словами, а фактами человеку, который верит в то, что жизнь, какова она есть, вполне законна и справедлива. Я молчал, а он
с восхищением, чмокая губами, говорил о кавказской жизни, полной дикой красоты, полной огня и оригинальности. Эти
рассказы, интересуя и увлекая меня, в то же
время возмущали и бесили своей жестокостью, поклонением богатству и грубой силе. Как-то раз я спросил его: знает ли он учение Христа?
Он знал по
рассказам, что и отец его и дед в этом отношении совершенно отделились от других помещиков того
времени и дома не заводили у себя никогда никаких шашен
с крепостными, и решил, что этого он не сделает; но потом, всё более и более чувствуя себя связанным и
с ужасом представляя себе то, что
с ним может быть в городишке, и сообразив, что теперь не крепостные, он решил, что можно и здесь.
Очевидно, Ароматов находился в периоде американизма и бредил жизнью настоящего янки; на одной стене была повешена четырехугольная картонка, на которой готическими буквами было написано: «Деньги потерял — ничего не потерял,
время потерял — много потерял, энергию потерял — все потерял». На другой такая же картонка
с другой надписью: «Time is money». На полочке
с книгами я рассмотрел несколько разрозненных томов Добролюбова и Белинского, папку
с бумагами и маленький томик
рассказов Брет-Гарта.
Гнусное средство это разделываться таким образом
с людьми из-за несходства в убеждениях и вкусах тоже было в ходу в Петербурге, а в те
времена, к которым относится этот
рассказ, стоило какому-нибудь прощелыге произнести это слово о человеке, и оно тотчас же без всякой критики повторялось людьми, иногда даже довольно умными и честными.
Мне сказывали даже, что один глупый охотник застрелил близко подошедшую лису (шкура ее в это
время года никуда не годится) и что это был самец; но я сомневаюсь в верности
рассказа, судя по их течке, сходной
с течкою собак, у которых, как всем известно, отцы не имеют ни малейшего чувства к детям, никогда их не знают и вообще терпеть не могут маленьких щенят и готовы задавить их.
Не знаю, как при большом наплыве гостей размещались дамы. Что же касается до нас, то сборы были невелики: на
время нашего пребывания в Федоровке прачки изгонялись из своих двух комнат и сверх сена по глиняным полам расстилались ковры, покрытые простынями, вдоль стен клали подушки, и ночлег был готов. По вечерам на сон грядущий долго не умолкали всякого рода
рассказы и шуточные замечания,
с которых затем начиналось и утро. Много веселости придавало вышучивание Буйницким стройного и красивого Бедера.
Об известной в свое
время красавице Ал. Льв. Бржесской я могу только сказать, что она была дочерью красивой вдовы Добровольской, у которой было два сына, служивших: один в Черноморском флоте, а другой в Петербурге в министерстве народного просвещения. Полагаю, что Ал. Фед., женившись на Добровольской и получивши за нею 30 тыс. приданого, скоро вышел в отставку и уехал
с женою за границу. Как молодая чета смотрела в то
время на жизнь, можно судить из следующего его
рассказа за послеобеденной чашкой кофе.
В это
время я еще не умел забывать то, что не нужно мне. Да, я видел, что в каждом из этих людей, взятом отдельно, не много злобы, а часто и совсем нет ее. Это, в сущности, добрые звери, — любого из них нетрудно заставить улыбнуться детской улыбкой, любой будет слушать
с доверием ребенка
рассказы о поисках разума и счастья, о подвигах великодушия. Странной душе этих людей дорого все, что возбуждает мечту о возможности легкой жизни по законам личной воли.
В последнее
время, впрочем, я отчасти упустил из виду мистера Астлея, а Полина и всегда была для меня загадкой, — до того загадкой, что, например, теперь, пустившись рассказывать всю историю моей любви мистеру Астлею, я вдруг во
время самого
рассказа был поражен тем, что почти ничего не мог сказать об моих отношениях
с нею точного и положительного.
С этого
времени рассказы мои будут подробнее, последовательнее и точнее.